Методические материалы, статьи

Звонят. Откройте дверь!

Задачка на сообразительность: вы открываете — а там врач. Психиатр. И не ваши родственники его вызвали, не соседи в надежде на расширение жилплощади. Сам пришел. Познакомиться, поговорить. Утверждает, что это обследование для диссертации, что ходит по всем квартирам подряд и беседует со всеми, кто на это согласен. Итак, вопрос: когда это было?

Верно, не вчера. И вообще не в последнее десятилетие. Это было в конце шестидесятых — начале семидесятых годов. Диссертация так и не состоялась, чему автор даже рад: вместо научной карьеры в институте с тяжкой (вполне заслуженно) репутацией он ушел в практику врачевания. Почти все прошедшие после неудавшейся защиты без малого тридцать лет С.Я.Бронин проработал в психосоматическом отделении одной из московских больниц. Таких отделений в городе немного. В основном они диагностируют, лечат и, при необходимости, переправляют дальше психических больных, доставляемых из дома «скорой». Эти отделения имеют ряд несомненных преимуществ в сравнении с обычными психиатрическими стационарами — во всяком случае, существенно их дополняют — и нуждаются в дальнейшем развитии. Это требует специального разговора, и мы, возможно, к нему вернемся. Помимо этой, основной своей деятельности, С.Я. перевел и издал сборник стихов средневекового французского поэта Дю Белле, писал и издавал прозу (некоторые рассказы — прежде во Франции, чем на родине, как у нас часто водилось). И совершил множество других деяний, способных вместиться в почти необозримый для человека такой активности и разнообразия интересов срок. И все же четыреста пятнадцать обследованных в свое время москвичей (по случайной выборке, включая грудных младенцев) не исчезли во всей этой круговерти. Их тени растворились во врачебной практике; некоторые вновь обрели плоть и долгую жизнь в бронинской прозе. Но все вместе, некогда объединенные идеей диссертации, идеей психиатрического обследования москвичей, здоровых и больных, псевдобольных и псевдоздоровых, — они уже обрели статус некоего единства и именно в этом качестве должны были в конце концов воплотиться в книге, без чего, видно, не отпускали автора.

Через без малого тридцать лет со дня завершения работы книга появилась: «Малая психиатрия большого города».

Болезнь и страдание

«Первые же результаты таких работ показали, что в населении, даже в наиболее развитых и сравнительно обеспеченных врачебной помощью странах, различная, но очень большая доля лиц, неотложно нуждающихся в стационировании, остается дома».

То же оказалось и в Москве: 51,8 процента обследованных доктором Брониным людей он отнес к той или иной форме и степени психического расстройства, от неврозов до олигофрении. Отчетность диспансера, в ведении которого была обследованная территория, преуменьшала, как выяснилось, распространенность общего числа душевных болезней в 10 раз, шизофрении — примерно в 3-4 раза, алкоголизма — в 20.

Итак, половина населения столицы в той или иной мере нездорова. То есть она была нездорова тридцать лет тому назад — однако, согласитесь, нет ровно никаких оснований полагать, что с тех пор ситуация изменилась к лучшему.

Срочно перебрав в уме всех своих родных и знакомых, я желаю получить точные, недвусмысленные критерии, по которым могла бы отделить больных от здоровых.

Но труднее всего, как я и предполагала, определить именно понятие нормы. Примерно так же трудно, как определить (то есть не установить, а дать дефиницию) самое тяжкое психическое заболевание: олигофрению. И то, и другое в основном описывается «отрицательно» — тем, чего в этом состоянии нет, а не тем, что этому состоянию свойственно.

А тогда почему я должна верить, что половине моих друзей и знакомых (и на 50 процентов — мне самой?!) свойственны те или иные психические отклонения?

Но на протяжении всей книги Самуил Яковлевич очень редко говорит о болезни. Он называет это — страдание. У нас принято говорить: больной страдает тем-то и тем-то — но это просто медицинский штамп, давно лишившийся всякой образности и эмоции. А вот назвать психическую болезнь страданием — это же совсем другое дело, для меня во всяком случае: я легко соглашусь с тем, что половина людей вокруг меня сейчас, в эту минуту, страдает, другая половина будет страдать завтра или послезавтра, а вообще не страдают только полные идиоты, то есть олигофрены, которые и есть самые больные люди на свете.

И врач Самуил Яковлевич Бронин убеждает меня, что многим из страдальцев можно и нужно помочь — не превращая их в счастливых идиотов, а просто снижая невыносимость бытия, делая его выносимым и для тех, кто послабее.

Разумеется, на самом деле все куда сложнее. Есть люди действительно тяжело, порой неизлечимо психически больные; это константа, во все времена примерно пять процентов населения. Вокруг этого ядра расходятся концентрические круги психических отклонений все меньшей и меньшей степени тяжести. Круги эти, в отличие от ядра, имеют свойство сжиматься и расширяться — в зависимости не только от общей ситуации (война, стихийное бедствие, нищета и беззащитность), но и, чуть ли не в большей степени, от готовности общества и медицинского сообщества признать то или иное отклонение таковым, а не разновидностью нормы. Этим и объясняется, наверное, парадокс, что во время войны число регистрируемых психических заболеваний резко снижается, а в иные тяжкие для общества времена представления о норме настолько искажаются, что во главе страны запросто оказывается параноик, садист становится народным героем и ему ставят памятник.

О болезни любой степени тяжести Бронин говорит как о страдании; это принципиальный, слегка старомодный и очень человечный подход к людскому несчастью. Эту замену слов, конечно, не С.Бронин выдумал, так у нас было принято в конце ХIХ — начале ХХ века и так принято до сих пор на Западе, но мы давно об этом забыли. Может, еще и поэтому в массе у нас относятся к психическим заболеваниям со средневековой нетерпимостью, им не сострадают, их скрывают и стыдятся, как «дурной болезни», и трудно придумать что-нибудь ужаснее наших психиатрических больниц и интернатов для умственно неполноценных (словечки-то какие!).

Но меня-то, честно говоря, больше всего интересовали внешние слои предъявленной в книге фигуры, там, где нет глубоких органических поражений, где «неврозы», которые действительно редко кто относит к заболеваниям. Там, где попеременно оказываемся практически все мы.

Невроз коммунальной квартиры

Для начала я выбрала именно этот — мне очень хочется напомнить о нем пожилым людям, одержимым ностальгией.

«Из обследованных нами 87 квартир 41 была общей, и в них жили 254 человека (более половины выборки). В 15 из них была вполне добрососедская атмосфера, предполагающая взаимопомощь и общую благожелательность, расширяющая круг близкого, почти родственного общения. В 19 (115 человек) была обстановка скрытой враждебности, выплескивающейся в открытые ссоры и противостояние, но чаще ограничивающейся рамками натянутых приличий, — ни о каких преимуществах взаимополезного сотрудничества здесь не могло быть и речи. Промежуточные, нейтральные варианты были нехарактерны…».

Коммунальные войны описаны С.Брониным как классические войны животных и людей за территории: «Горячей точкой квартиры является чаще всего прихожая, не делимая ни территориально, ни хронометрически. Дипломатические перебранки совершаются на общей кухне, служащей своеобразным форумом для воюющих сторон, физические стычки — на нейтральной полосе коридора… Существуют закономерные послабления и приостановки военных действий, связанные с часами суток, днями недели и годовым календарем: наименее опасны дневное время и общенародные праздники, когда заключается безмолвное перемирие; наиболее чреват агрессией, кажется, воскресный вечер, который в общем сознании отождествляется с началом следующей трудовой недели (как если бы мы до сих пор считали дни от восхода до заката солнца)… Речь идет о коллективной патологии, подчиняющейся территориальным и временным законам социума».

В центре этой социальной патологии, по наблюдениям врача, часто находятся люди психически глубоко, по-настоящему больные: из семи квартир-«осиных гнезд» в шести зачинщиками скандалов, виновниками постоянных конфликтов были такие люди. Разумеется, это не невротики, их диагноз звучал по-иному: шизофрения, например, или травматическое слабоумие. Живущие рядом невротики страдали активно или пассивно: страдательная сторона с ужасом постоянно ждала оккупации мест общего пользования или морального и физического давления противника; активная была охвачена страстью немедленного восстановления справедливости, атаки, контратаки и самозащиты. Воюющие стороны жили этими конфликтами, повсеместно распространяли «правду» о них, в которой клевета перемешивалась с преувеличениями, боролись за новых и новых участников. «Психотерапевт посчитает, что таким образом они «облегчают душу», разгружают ее от избыточных эмоций — для традиционного психиатра эта неистощимая «пропагандистская», «кверулянтская» и пр. деятельность свидетельствует о тенденции сверхценных идей к генерализации — это овладевающие представления старых авторов, которые тем более витальны и всесильны, что исходно связаны с таким властным биологическим императивом, как инстинкт собственной территории».

Очень похоже выглядит невроз участников и жертв военных действий, о котором когда же и вспомнить, как не во время войны. Мы искренне не верим в то, что следы тяжких переживаний остаются в нас на всю жизнь. Наблюдения С. Бронина, встречавшего только участников и жертв Второй мировой войны, зато тогда еще многочисленных, свидетельствуют, что военные страхи и агрессия, на время стертые и, казалось бы, ушедшие, возвращаются в старости с развитием церебрального атеросклероза, «как если бы с присоединением последнего ослабевали «защитные возможности» психики, до того маскирующие… психогенное, аффективное и вегетативное страдание, отчего оно снова выходило из небытия наружу». Шестидесятишестилетний мужчина «…в последние годы, когда появились прежде ему не свойственные головные боли, головокружения, постарел физически. Вновь, как когда-то, стал несдержан, плачет навзрыд, постоянно возвращается к тому, что жизнь «загублена». Если по телевизору показывают фильмы на военные темы, начинает рыдать, трястись, охватывается беспричинным отчаянием, тоскливым возбуждением…» Не всегда это проявляется столь ярко, но тем не менее целое поколение наших соотечественников, перенеся военную травму на фронте ли, в тылу ли, осталось на всю жизнь со своим особым психическим страданием, будь то загнанный в подсознание, но неизживаемый страх бомбежек или невроз наемного убийцы, характерный для активной формы болезни. Будет ли когда-нибудь предъявлен счет за психическую травму жертв и участников афганской, чеченских войн тем, кто их затеял? Пока в общественном сознании эта тема, кажется, вообще не звучит.

Паранойя лиц, подвергшихся репрессиям: Самуил Яковлевич к концу обследования научился сразу их узнавать по «внутренней подобранности», настороженности, скрытности, по любопытству заключенного, «остерегающегося задавать встречные вопросы». «Поведение это носило характер бессознательного и привычного стереотипа, что для психиатра… свидетельствует об «органичности» приобретенных личностных расстройств, о том, что они вошли в плоть и кровь данного индивида, стали составной частью его личности». Пережитое определяло не только поведение в ситуации, напоминающей прошлое: эти люди не любили никаких перемен, были подчеркнуто лояльны к окружающим и ограничивали всю свою жизнь довольно узкими рамками.

Как обратная сторона медали — активная паранойя «лиц, так или иначе связанных с аппаратом преследования»: тюремщиков, осведомителей, штатных и внештатных сотрудников органов безопасности. Их неотменимая настороженность была уже не защитной, а наступательной, агрессивной. Поставленные в обследовании наравне со всеми прочими, они начинали бунтовать всем своим существом. «Их подозрительность просыпалась уже при первом появлении врача: имеет ли он право на обход квартир, есть ли у него надлежащим образом оформленное разрешение на обследование, то есть снабженное фотографией и завизированное районным отделом КГБ (у меня такой бумаги не было), что за вопросы он задает и не шпион ли он, в конце концов, как утверждала одна из больных». Бывшие гонители в каком-то отношении оказались хуже и безнадежнее своих бывших жертв: их бдительность не знала отдыха, напрягая психику ежесекундно.

Депрессии утраты и тяжелой болезни близких: подлинное отчаяние и глубина характерны для утраты ребенка, другие потери переживаются все-таки легче. Бракоразводные депрессии, порой причудливо сочетающиеся с манией сутяжничества по поводу раздела квартиры и имущества. Ну, и так далее, и так далее, и так далее…

По краю

Все описанные неврозы (или точнее — психогении) большого города явно имеют социальную природу: они от нашей жизни, а не от наследственности. Велик соблазн для их лечения — а заодно и для решения всех прочих задач, которые остались у человечества нерешенными, — построить общество, социальная организация которого предупредит любые заболевания такого рода. Мы уже пробовали — в основном отсекая голову при первых признаках головной боли. Нерешенной, кажется, осталась только проблема несчастной любви, когда самое счастливое в генеральных своих характеристиках общество на свете рухнуло.

Невроз несчастной любви действительно существует, он описан и нашими, и зарубежными психиатрами и психотерапевтами. Как и невроз жертв стихийных бедствий, невроз одиночества, послеоперационная ипохондрия, психогения экстремальных ситуаций… Все это существует поверх и помимо капитализма и коммунизма, социально-экономических формаций и уровня экономического развития. Только взамен невроза коммуналок в других странах цветет невроз страха потерять работу; а память о той, большой войне у всех в Европе почти одинакова.

Жить вредно, дорогие товарищи.

Психически больные, в том числе и тяжело, может быть, неизлечимо больные люди живут, работают рядом с нами, они есть среди наших друзей, жен и мужей, матерей и отцов, а это значит, что хотя бы частично, тенью, странностью, неприятной чертой характера — они в нас самих. Так мы выглядим в глазах психиатра, человека очень спокойного, доброжелательного, наблюдательного и трезвого. Одна из главных идей его книги в том, что нет никакой непроходимой грани между шизофрениками, параноиками, олигофренами, невротиками и прочими, что болезни эти способны плавно перетекать одна в другую и создавать порой весьма причудливые сочетания. По нестерпимому страданию можно тихо скользить из круга в круг патологии, все глубже погружаясь в себя, порывая связи с реальностью — вплоть до идиотического счастья.

Более того: все мы время от времени становимся вполне безумны и только много позже даем себе в этом отчет. Особенно часто это связано с потерей близких людей. Мы не понимаем, что видим, чувствуем и делаем, можем сделать Бог весь что. Это кажется естественным, это разрешено культурой; пожалуй, окружающие даже удивились бы, не увидев явных признаков горя, но ведь это явно патологическое состояние. Возникают, например, привычные неконтролируемые действия, «стереотипии в поведении», характерные для глубоких органических болезней.

Вот тринадцатилетний ребенок после смерти сестры перестал ходить в школу, два года сторонился людей, но мать не обращалась к врачам до тех пор, пока он не обвинил ее в том, что она хочет его отравить и не пригрозил убить. Диагноз — тяжелая форма шизофрении. Кто мог вовремя оценить, что его горе в связи со смертью сестры — чрезмерно? И случилось бы с ним то, что случилось, если бы не эта смерть? А может, случилось бы на десять-двадцать лет позже, но это же целая жизнь…

А квартирные склоки? Обычный невроз, ситуативный (эти же люди вполне нормальны на работе, в гостях, в театре) и поверхностный. Но вот вам две смертельно враждующие женщины, одна — с врожденным пожизненным заболеванием, правда, в стертой, облегченной форме; вторая, кажется, считается вполне здоровой — как вы думаете, вы могли бы узнать, которая?

А депрессия? Кажется, она выглядит и переживается одинаково как в случае тяжелой патологии, которую она сопровождает, так и без оной, когда она отравляет нам существование сама по себе. Но ведь мы-то сами про себя не знаем, есть она там, у нас в глубине или можно взять себя в руки, попить валерьянки, в конце концов, — и все само собой рассосется…

Мы все время скользим по краю неведомого нам континента и часто не знаем, где находимся в данный момент. А иногда, быть может, сознательно выбираем безумие как забытье. Одна женщина семидесяти девяти лет после ареста дочери перестала узнавать близких, ходит под себя и время от времени куда-то собирается…

Помните, как кончается фильм «Страна глухих»? Вполне нормальная девушка, не желая больше принимать жесткую реальность нормальных, как бы принципиально, нарочно глохнет. Не хочет слышать. Вот и эта женщина — не хочет она больше, хватит с нее, это ее форма ухода. Можно — с десятого этажа, а можно вот так…

Излечить? Пережить?

В Америке, где с ослаблением аскетичного протестантизма и ростом материального благосостояния, кажется, поверили, что человек рожден для счастья, как птица для полета, при первом же признаке несчастья, если есть деньги, бегут к психотерапевту. Под его руководством разводятся или сохраняют семью, отучают детей врать и учатся правильно вести себя при приеме на работу, возвращают спокойный сон, друзей и философское отношение к недостаткам ближнего. Психотерапевт прочно занял нишу священника и друга, традиционно исполнявших роль жилетки для жалоб и авторитетного советника.

У нас традиционные институты поддержания психического здоровья так или иначе оказались разваленными: ни партком, ни церковь для большинства не могут быть теперь той инстанцией, в которую стоит обращаться с извечным воплем: «Мой муж подлец, верните мне мужа!» или с жалобой на одиночество; в трудовом коллективе напряженно ждут, кого уволят следующим; в семье воспитанные вместо мамы государственными учреждениями люди порой не умеют любить ни детей, ни друг друга, ни самих себя (ну-ка, ну-ка, и какой диагноз вынес бы мне доктор Бронин после такой тирады? Маниакально-депрессивный психоз?). Новые, нетрадиционные институты пока не прижились — и по бедности, и по необразованности тотальной в психологии и психиатрии, и по недоверию к психиатрам, не сказать, чтобы совсем уж незаслуженному: нелегко так сразу забыть, что психиатрия долго была инструментом государственных репрессий…

Но мы еще не окончательно сошли с ума. Поскольку человек рожден не знаю для чего, но уж точно не для счастья, поскольку страдания все равно не избежать, наверное, можно научиться принимать его достойно. И тогда даже Самуил Яковлевич Бронин не сможет «пришить» вам какой-нибудь диагноз. Разве что капельки порекомендует — для лучшего сна. Чтобы были силы жить.

Ирина Прусс



См. также:

Услуги стоматологических клиник по зубному протезированию
Бытовые кондиционеры в современных домах
Услуги сервисных компаний по ремонту стиральных машин
Услуги типографий
Программируемые логические контроллеры и их применение в промышленности
Интернет-магазины мебели
Курсы иностранных языков в Кирове
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное
Сильный любовный приворот девушки У вас появилась уникальная возможность, когда не вы приходите к магам, а они к вам, непосредственно через монитор вашего компьютера. Сильный приворот любимой девушки.

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005